| Какого качества должна быть внешняя политика России на постсоветском пространстве? Советы Владимиру Путину |
 |
 |
| ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЕВРАЗИЯ - ФОРУМ | |||
| Автор: Владимир Парамонов | |||
| 02.08.2012 08:43 | |||
|
То есть среди многих ведущих экспертов вызывают сомнения не собственно цели и принципы внешней политики РФ (по ним, а вернее их декларативным формам особых возражений нет), а то качество внешней политики, которого России, по оценкам многих специалистов, так недостает. В данной части дискуссии приняли участие следующие эксперты: Юлия Якушева (Россия), Гульмира Илеуова (Казахстан), Игорь Шестаков (Кыргызстан), Станислав Притчин (Россия), Данияр Косназаров (Казахстан) и Сергей Абашин (Россия). Владимир Парамонов (Узбекистан), руководитель проекта «Центральная Евразия»: уважаемые коллеги, спасибо, что откликнулись на предложение принять участие в дискуссии. Вопросы этой части фокусируются в основном вокруг приоритетов и инструментов внешней политики РФ на постсоветском пространстве, задачах повышения ее качества. Итак, Вам слово. Юлия Якушева (Россия), руководитель аналитического отдела Информационно-аналитического центра по изучению постсоветского пространства: уверена, что решение Владимира Путина уделить приоритетное внимание постсоветскому пространству при формировании внешнеполитической стратегии России абсолютно разумно и дальновидно. Ближнее зарубежье – жизненно важное для РФ пространство по ряду причин, начиная от необходимости сохранения т.н. Русского мира в странах СНГ до факторов военно-политической и экономической безопасности. Постепенно происходит переосмысление провальной внешнеполитической линии 90-х гг. прошлого века, когда политика Москвы в отношении ближайших соседей носила зачастую непоследовательный и непродуманный характер. К сожалению, это осознание приходит с горьким опытом. И сейчас позиции России на постсоветском пространстве отстаивать все сложнее и сложнее. Эффективное решение стоящих перед Кремлем внешнеполитических проблем, на мой взгляд, состоит в том, чтобы пересмотреть не задачи, а методы осуществления внешней политики в отношении постсоветских стран. Системность, последовательность, равноправный и взаимовыгодный подход – эти элементы должны стать ключевыми в новой стратегии взаимодействия со странами СНГ! Гульмира Илеуова (Казахстан), руководитель Центра социальных и политических исследований «Стратегия»: в отношении политики России на постсоветском пространстве и проводимого РФ курса на интеграцию могу прокомментировать социологически. Еще в 2005 году мы по заказу российского Фонда «Наследие Евразии» проводили большой проект по восприятию экспертами и лидерами мнений интеграционных процессов на постсоветском пространстве. Проект был большой, проводился в нескольких странах СНГ. В рамках этого проекта была часть, посвященная модели существования и развития бизнеса в условиях интеграции. Выводы из этой части я предлагаю ниже. Для меня, например, остался открытым вопрос: принимались ли во внимания усилия социологов? Так как отсутствие ясной цели интеграции, о которой говорили опрошенные, так и осталось нерешенной проблемой, что и вызывает на сегодня значительное сопротивление в среде казахских этнонационалистов и не только. Первое. По состоянию на сегодняшний день, интеграция представляет собой политический миф – все понимают ее необходимость, но не видят, во-первых, реальных путей ее реализации, а, во-вторых, экономической необходимости форсировать этот процесс. При этом нет ясной и понятной для заинтересованных участников процесса цели интеграции, которая устроила бы всех. Второе. Большинство экспертов понимает, что СНГ в нынешнем его виде – это только форма цивилизованного развода для партнеров, которых на каком-то этапе перестали устраивать их отношения. При этом большинство экспертов соглашаются, что нелепо и глупо, а в некоторых случаях и преступно было бы полностью игнорировать тот уникальный опыт общежития, который накапливался у наших стран столетиями. Однако из этой общей установки нельзя делать вывод, что можно «залить новое вино в старые мехи». Напротив, большинство экспертов поддерживает ту идею, что реальная интеграция (ее и политическая, и экономическая составляющая) должна пройти этап естественного созревания, а для того, чтобы на этом этапе наши страны не разошлись необратимо далеко, необходимо сейчас основные усилия сосредоточить на интеграции культурной, которая завязана на личных контактах и общей памяти. Третье. Исходя из анализа мотивов, которыми руководствуются казахстанские эксперты из представленных целевых групп при отстаивании дальнейшего углубления интеграции, можно сделать парадоксальный вывод. Хотя постсоветское пространство остается «ментально интегрированным», этот факт никак не помогает, а в ряде случаев и мешает реальной экономической и политической интеграции наших стран. Это происходит потому, что основой этой интегрированности является подспудно признаваемый всеми призыв «назад в СССР», который не имеет исторических перспектив в нынешних условиях. Другой же, настолько же ясной, узнаваемой и привлекательной идеи никем из участников интеграционного процесса предложено не было, и вряд ли будет предложено в обозримом будущем. Четвертое. Что касается непосредственно возможностей и перспектив бизнеса в контексте интеграции, то все экспертное сообщество верит в то, что они значительные и со временем будут только возрастать. Жестко прагматической позиции – индифферентной к интеграции – пока придерживаются немногие. Однако и эта часть экспертов признают, что бизнесменов, кровно заинтересованных в интеграции (в рамках четырех, трех и даже двух стран) количественно становится все больше, как в Казахстане, так и в России, соответственно качественно растут их притязания, что, по прогнозам экспертов, создает благоприятную среду для давления на политическую власть своих стран уже в ближайшие сроки. Пятое. В связи с вышесказанным, очень трудно определить пропагандистские приемы, которые учитывали бы сложившиеся в различных слоях общества стереотипы ожидания от интеграционных процессов. В экспертной среде распространены, скорее, смутно-эмоциональные, чем рациональные ожидания от ускорения интеграции. В сфере конкретных бизнес-проектов, значительная часть экспертов советует не форсировать события, поскольку без адекватной идеи все усилия бизнеса похожи на конвульсивные реакции обезглавленного тела. Идея же должна созреть и созреет она, по мнению многих опрошенных, именно в среде предпринимателей, занимающихся реальным, конкретным делом, что затем найдет выражение в культурно-пропагандистской сфере. Когда жизнь заставит решать задачу реанимации технического потенциала, многие вменяемые бизнесмены и политики убедятся, что решить эту проблему можно только объединившись, (предварительно окончательно размежевавшись с компрадорами, озабоченными исключительно вывозом капитала и бюрократами, озабоченными только собственным сохранением) тогда адекватная интеграционная идея появится сама собой, без искусственной стимуляции. Игорь Шестаков (Кыргызстан), политолог, главный редактор аналитического ресурса «Регион.kg»: повестка дня внешней стратегии России должна формироваться на основе реальных проектов, которые, прежде всего, касались бы таких сфер, как экономическое и культурно-гуманитарное сотрудничество. На уровне общества они не должны восприниматься только как информация о переговорах официальных лиц государств. Сейчас это сотрудничество пребывает в основном в официально-бюрократических рамках в качестве компонента внешней политики. Но российские интеграционные проекты, в первую очередь должны быть актуальны для бизнеса и гражданского сектора Кыргызстана и других центральноазиатских государств. Озвученные недавно Владимиром Путиным инициативы о российском участии в гидроэнергетических проектах в Кыргызстане, а также реализации совместных проектов в рамках Таможенного и Евразийского союзов могут стать тем интеграционным механизмом, который выведет взаимодействие в экономической сфере на реальный уровень. Станислав Притчин (Россия), научный сотрудник Центра изучения Центральной Азии и Кавказа Института востоковедения РАН: приоритеты для России в мире и на постсоветском пространстве в частности не поменялись со времени распада СССР. Это обеспечение безопасности в самом широком смысле, создание окружения стран, с которыми складываются добрососедские, взаимовыгодные отношения. Другой вопрос, как должны быть реализованы эти интересы. С приходом В.Путина к власти в 2000 году основной упор в сотрудничестве со странами постсоветского пространства был сделан на личных отношениях с руководителями республик, реализации крупных взаимовыгодных проектов, а также продвижении интеграционных объединений. Пока не наблюдается предпосылок к тому, что с возвращением В.Путина на должность президента поменяются приоритеты в его политике. Хотя пример с Узбекистаном показывает, что эта модель, если и работает, то не очень эффективно. Ведь первый визит российского президента в новом статусе в Центральную Азию был совершен в Ташкент, но это не способствовало улучшению отношений, более того, после этого последовал фактический выход республики из ОДКБ. На встрече в МИДе с российскими послами в зарубежных странах В.Путин говорил о необходимости использования «мягкой силы», то есть глава государства понимает необходимость поиска новых подходов и механизмов, но какими они будут и самое главное будут ли эффективными, покажет время. Данияр Косназаров (Казахстан), исследователь Института изучения Центральной Азии Университета Цукуба (Япония): проблема российской политики в Центральной Азии еще и в том, что любое утверждение или видение, которое производится из бывшего центра, т.е. из Москвы всегда будет рассматриваться, как имеющее какой-то подвох, как скрывающее некие помыслы. В то время как такая повышенная чувствительность на руку Москве по причине того, что ей легче обратить на себя внимание, это, с другой стороны, должно подталкивать Москву к более осторожной и взвешенной политике по отношению к Центральной Азии. Продолжая тему высокой чувствительности, можно сказать, что будущая смена политических элит и поколений в странах Центральной Азии может привести к тому, что степень осязания может измениться, став или еще более высокой, или низкой. С учетом специфики действующих политических элит Центральной Азии можно наверное утверждать, что степень их близости с Россией следует охарактеризовать как довольно высокую, несмотря на всевозможные конфликты интересов. Также стоит включать в счет высокую персонифицированность нынешних режимов и степень влияния личных отношений лидеров стран на внешнюю политику. Сергей Абашин (Россия), доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН: Данияр, замечу к сказанному, что когда мы говорим о «Центральной Азии» в целом, то мы опять же запускаем механизмы конструирования такого рода образов со всеми вытекающими из этого упрощениями. Мне кажется, одна из ошибок как раз и заключается в том, что мы плохо/недостаточно различаем разные контексты на том пространстве, которое называем «Центральной Азией». Более того в своем анализе мы исходим из опять же критикуемого в академической среде методологического национализма, когда рассматриваем процессы и интересы исключительно с точки зрения «стран» (или еще хуже «этносов»), не принимая во внимание более сложную палитру отношений и взаимосвязей (в том числе и в России). Данияр Косназаров (Казахстан), исследователь Института изучения Центральной Азии Университета Цукуба (Япония): эта противоречивость меня удручает не меньше, чем вас, уважаемый Сергей. На мой взгляд, внешняя политика постсоветской России по Центральной Азии формировалась под натиском двух взаимодополняющих, но на первый взгляд противоречащих друг другу мировоззрений/ идей: переходного периода («транзит») и «Большой игры». 1. «Транзит». Тогда как на начальном этапе формирования Центральной Азии регион преимущественно рассматривался через призму транзита – грубо говоря, перехода к рыночной экономике и демократии, становления наций-государств, аналогичная перспектива старалась объяснять и процессы, происходившие в России. Транзит предполагал активацию процесса социализации и вступление новых политических образований в международное сообщество. Следовательно транзит подразумевал внедрение новых зон в капиталистическую мир-систему, как заметил бы знаменитый историк Валлерстайн. Сам процесс социализации, по своей сути, означал следование и подчинение нормам и правилам, которые диктовались западными государствами и международными организациями. Конечно же, важным аспектом является то, как нормы и правила были оценены «принимающей стороной» и как это отражалось на политике государств Центральной Азии. Добавлю, что социализация не оказалась линейным и детерминированным процессом, как предполагал Запад. Отклонения от заданного пути привели к тому, что многие ученые начали называть транзит делом, подошедшим к своему концу, но не логическому завершению. Следовательно, процесс интернационализации норм и правил не может быть охарактеризован как «успешный»: если рассматривать с точки зрения западных государств, так как начальные ожидания Запада не оправдались. Но вместе с тем, определенные нормы все-таки вжились (в первую очередь позиционирование себя как «нация-государство» странами региона и РФ, если не судить о качестве и определенной проблематичности). Добавлю, что несмотря на частую одностороннюю критику Западом России и стран Центральной Азии, они не осознают того факта, что то, чем сейчас являются эти страны, во-многом является продуктом упомянутой социализации и «инкорпорации». А значит, любая критика Запада должна быть направлена и на себя самого в том числе. Вместе с тем, данное замечание в адрес западных государств не подразумевает некую легитимацию существовавших или существующих практик для России и Центральной Азии. В данном русле было бы важным обратить внимание на то, как транзит повлиял на отношения России и Центральной Азии. Структурная реконфигурация и реформатирование в рамках транзита – основной объединяющий и в тоже время разъединяющий фактор в отношениях между упомянутыми сторонами. Переоформление политических и экономических систем, приведшее в последствии к высокой персонифицированности режимов и даже к революциям в Кыргызстане, стал важным сближающим фактором с точки зрения неудавшегося полностью транзита. Этот фактор весьма значим для лидеров центральноазиатских государств, для которых поддержка Запада не стала чем-то обеспеченным на века. Помимо этого, Россия близка именно тем, что отношения с Западом помимо прагматизма, определяются с точки зрения вжившегося «клейма». А «заклеймены» Россия и Центральная Азия как «не до конца развитые» или как «слабые» или «неудавшиеся» государства. Признание за собой таких «пороков» и возникновение комплекса неполноценности имеет важное идеологическое значение для стран Центральной Азии, когда Запад и Россия строго рассматриваются как противоположные полюса. Замечу, что картинка мировой и региональной политики максимально тем самым упрощается, позволяя «Большой игре» процветать. Примечательно также, что отношения России со странами Центральной Азии тоже могут рассматриваться в рамках ее отношений с Западом. Желание контролировать важные центральноазиатские потоки энергоресурсов важны для Москвы с точки зрения повышения убедительности своих «карт» перед западными государствами. Поддержка, оказанная Москвой Ташкенту во время «андижанских событий» вероятнее объяснить опираясь именно на предложенное видение, понятно, что помимо других факторов. Возможно можно будет рассмотреть и ШОС с использованием данного видения. Хотя, отношения с Китаем требуют отдельного анализа. Следует добавить, что Россия, несмотря на наличие «великодержавных настроений», которые, по своей сущности, весьма адаптивны к различным условиям, пытается реагировать на процессы в Центральной Азии как типичная «нация-государство», для которой собственные интересы важны в первую очередь. Возможно именно этот момент перечит тому «великодержавию», который проявлялся в период советской эпохи. Несмотря на то, что каждая из соответствующих стран прошла свой уникальный путь развития с учетом специфики, элито-центричность режимов является системообразующим фактором ныне действующих государств. Любые межгосударственные проекты и соглашения имеют значение лишь тогда, когда они усиливают позиции действующих политических элит. Идея «Евразийского Союза» подтверждает данное наблюдение – важно понимать как данный проект помогает лидерам России, Беларуси и Казахстана заручиться поддержкой и нужным инструментарием для продления жизни собственных режимов. Приостановление членства Узбекистана в ОДКБ, наряду с прошлыми подобными решениями должно наверное рассматриваться с аналогичной перспективы. Но в этом плане, гипотетически, ни одна из сторон не являет собой полный гарант для другой стороны. Любое «форс-мажорное обстоятельство» может смешать все карты. Исходя из этого, никто не должен удивляться такому поведению того же Узбекистана. Этот аспект отношений приводит нас к понятию «Большой игры». 2. «Большая игра». «Большая игра», которая в своей оригинальной версии пыталась описать борьбу между имперскими Россией и Британией в период 19-ого и начала 20-ого веков, после распада СССР и возникновения Центральной Азии была заново взята на вооружение многими учеными и политиками. Нехватка достоверной информации и отсутствие ясной картины и знания в отношении региона явились одними из важных факторов для столь бурной популяризации «Большой игры». Тогда как «транзит» по содержанию предполагал структурирование «внутренностей» государств Центральной Азии, «Большая игра» больше направлена на внешние перипетии этих стран. Она базируется на подчеркивании идеи «структурированной анархии» международной политической системы. Согласно этому, данное понятие, представляя определенное поле для маневра лидерам стран Центральной Азии, все же конечным центром принятия решений видит «мировые державы», в том числе и Россию. Но самое главное, «структурированная анархия» подразумевает, что мир является анархичным для «мировых держав», но не для таких «маленьких» стран, как государства региона. А значит, мир является иерархичным для «маленьких» стран, но не для «мировых держав». Помимо этого, «Большая игра», в противоположность идеи транзита, не столь чутка к вопросам демократизации, соблюдения прав человека. Рассмотрим отношения России с Центральной Азией с точки зрения «Большой игры». Использование этой идеи позволяло Москве «находиться» в Центральной Азии и конкурировать с другими державами за ресурсы, влияние и подчинение. Кстати, вот почему настолько популярна классическая геополитика в России, когда дело касается объяснения процессов в Центральной Азии. Аналогичной является ситуация и для самих аналитиков и экспертов Центральной Азии. Наряду с этим, можно сказать, что конвенциональное геополитическое видение на основе идей Маккиндера и других теоретиков не исчерпала себя полностью и на Западе. Но не об этом собственно речь. Более того, Россия не смогла избежать рассмотрение региона через призму противостояния с Западом. Например, несмотря на изначальную поддержку В.Путина афганской операции США и сил НАТО, партнерство не оправдало себя и привело к усилению конфронтационной риторики между «полюсами». Ситуация в Центральной Азии и вокруг нее, оцененная через призму «Большой игры», как будто свидетельствует в пользу того, что «холодная война» не закончена и теперь продолжается в центральноазиатском регионе, несмотря на наличие многих других «игроков». В этом и проблема России: она видит Центральную Азию через эту призму. Но суть вопроса и в том, что сами лидеры стран Центральной Азии также прибегают к такому видению, которое позволяет отбросить вопрос неудавшегося «транзита» еще сильнее назад и сфокусировать внимание на торге. Такое можно сказать о США, которые после известных событий 2001 года понизили уровень критики процессов демократизации в государствах Центральной Азии. И если линейная логика «транзита» не в силах объяснить отклонений в реформах и социализации, то «Большая игра» с акцентированием внимания на внешнем влиянии и внешних аспектах, должна привести сторонников этой идеи к признанию того, что их видение Центральной Азии в какой-то мере является важным отражением изменений, которые произошли внутри региона. И тогда как «транзит», несмотря на выдвижение «государства-нации» как компетентного агента, способного притворить реформы в пользу рыночной экономики и демократии, по своей сути, был против государственных границ или каких-либо других госограничителей, то «Большая игра» преимущественно является государство-центричным видением. Так как она не только «натурализует» противоборство и гегемонию «мировых держав», рассматриваемых как государства (с точки зрения теории реализма), но еще позиционирует сами центральноазиатские государства в качестве «биллиардных шаров», ударяющихся друг от друга и конкурирующих между собой за «место под солнцем» или за право называться лидером региона, подставляя и недоверяя друг другу. Возможно Россия, отталкиваясь от этих моментов, должна пересмотреть собственное видение касательно своей политики в Центральной Азии. Владимир Парамонов: спасибо дорогие коллеги. Как мне представляется, рекомендации, изложенные в данной части дискуссии и поддержанные практически всеми экспертами, сводятся к следующему: России необходимо более глубоко/концептуально понимать (и, следовательно, изучать) постсоветское пространство, более внимательно прислушиваться как к своим экспертам, так и экспертам из постсоветского пространства, в целом быть более осторожной и внимательной при выборе инструментов внешней политики, где приоритетное внимание следует уделять «мягкой силе», а также взаимодействию в сферах экономики и культурно-гуманитарного сотрудничества. Виртуальный экспертный форум «Советы Владимиру Путину». Часть 18. Примечание: материал подготовлен в рамках совместного проекта с интернет-журналом «Время Востока» (Кыргызстан), http://www.easttime.ru/ при информационной поддержке ИА «Регнум» (Россия) и Информационно-аналитического центра МГУ (Россия). Похожие материалы:
p
|
«Хотели как лучше, а получилось как обычно» – это выражение нередко очень точно характеризует внешнюю политику России на постсоветском пространстве. В этой связи, продолжая виртуальный экспертный форум «Советы Владимиру Путину», проект «Центральная Евразия» вновь выходит на вопросы в большей степени концептуального и методологического характера: не только и не столько по поводу того, что делать России с постсоветским пространством (эти вопросы как раз таки более-менее понятны), сколько по поводу того, как это делать (как строить ту же внешнюю политику и подходить к проблемам интеграции).
Мы в Моем Мире 
