Представляется, что наиболее вероятные сценарии развития Центральной Евразии являются достаточно пессимистичными и/или крайне неоднозначными по своим возможным последствиям.

Во-первых, основные тенденции развития всего постсоветского пространства, включая Центральной Азии и России, в целом идут в фарватере глобального процесса – процесса формирования новой системы международных отношений. Одним из его главных проявлений является обострение конкуренции за контроль над мировыми ресурсами. Основными объектами данной конкуренции как правило выступают неустойчивые к внешнему воздействию страны, которые не сумели сформировать эффективного регионального блока (или присоединиться к уже существующему).
Дальнейшая консервация сырьевой ориентации экономик ряда государств Центральной Азии и России будет вести к деградации и отмиранию промышленных отраслей. Это, в свою очередь, будет снижать шансы центральноазиатских государств и России по преодолению фрагментации ранее единого экономического и оборонного пространства. Известно, что у государств, занимающихся преимущественно экспортом сырьевых ресурсов, объективно мало стимулов для форсирования интеграционных процессов.
В этих условиях основным институтам интеграции на постсоветском пространстве – ЕврАзЭС и ОДКБ грозит перспектива стать своего рода правопреемницами СНГ по обеспечению заключительной стадии «цивилизованного развода», а также статистами «умирания интеграции на постсоветском пространстве». В свою очередь, за ШОС скорее всего закрепится роль одного из инструментов по продвижению интересов Китая в Центральной Азии и России.

По сравнению с другими иностранными компаниями и государствами, присутствующими в ТЭК Казахстана, Россия и российские компании пока имеют определенные преимущества лишь по следующим трем важным позициям:
- контроля над основными объемами первичной переработки казахстанского природного газа и, соответственно, экспорта произведенного товарного газа из Казахстана в Россию/российском направлении;
- обеспечения транзита большей части казахстанской нефти на внешние рынки;
- сохраняющейся структурно-технологической взаимозависимости в атомной, угольной и электроэнергетической отраслях.

Однако, все меньше гарантий того, что российской стороне удастся сохранить данные преимущества в будущем. Так, монополия России на транзит казахстанских углеводородов на внешние рынки уже в значительной степени разрушена. В декабре 2009 года сдана в эксплуатацию первая нитка нового магистрального газопровода «Туркменистан – Узбекистан – Казахстан – Китай», а в ближайшее время могут выйти на свою проектную мощность два альтернативных российскому направлению трубопровода: нефтепровод «Баку – Тбилиси – Джейхан» (БТД, до которого казахстанская нефть поставляется танкерами) и нефтепровод в Китай «Атасу – Алашанькоу». Кроме того, в Казахстане изучаются и проекты поставок нефти и газа в южном направлении, в том числе через Туркменистан и Иран, а также по дну Каспийского моря.

В свою очередь, существует угроза размыва структурно-технологической взаимозависимости РФ и РК в атомной отрасли, учитывая то, что еще в 2007 году Китайская Гуандунская ядерно-энергетическая корпорация (CGNPC) и НК «Казатомпром» подписали базовое соглашение о совместном производстве ядерного топлива для китайских АЭС. Планируется, что добытый в Казахстане уран будет поступать в Китай для обогащения, а затем – обратно на Ульбинский металлургический комбинат (собственность НК «Казатомпром», расположен в Восточно-Казахстанской области), где пройдет переработку в ядерное топливо, которое будет направляться в Китай.

На современном этапе российско-казахстанское энергетическое взаимодействие затрагивает все ключевые отрасли казахстанского ТЭК: нефтегазовую, угольную, атомную и электроэнергетическую. Именно в данных отраслях сосредоточены основные российские капиталовложения (инвестиции, активы и кредиты). По состоянию на начало 2010 года, общий объем российских финансовых ресурсов ориентировочно мог составлять 8,3-8,5 млрд. долларов, а в ближайшие годы (причем согласно обещаниям, в основном сделанным до начала мирового финансового кризиса), может возрасти еще на 9-10 млрд. долларов.

Тем не менее, очевидно и то, что российско-казахстанское энергетическое взаимодействие сосредоточено преимущественно в нефтегазовой отрасли РК, где российские позиции не выглядят устойчивыми на фоне позиций других ведущих внешних игроков – зарубежных стран и компаний. И хотя за рамками нефтегазовой отрасли (в тех же атомной, угольной и электроэнергетической отраслях) РФ и российский бизнес пока еще не сталкиваются с серьезной внешней конкуренцией, однако и здесь уровень российско-казахстанского взаимодействия пока все еще крайне далек от уровня взаимодействия в советское время. В итоге, несмотря на очевидно высокое внимание со стороны России к ТЭК Казахстана, реальные масштабы российского присутствия здесь представляются все же достаточно скромными.

Во-первых, доля российских финансовых ресурсов даже в нефтегазовой отрасли Казахстана на фоне всех других иностранных вложений не так уж и велика, составляет всего лишь порядка 17-18%. Основной же объем иностранных капиталовложений приходится на США, Нидерланды, Великобританию, Италию и Китай. Более 70% нефтегазовых ресурсов Казахстана находятся под контролем западных и азиатских компаний, которые к тому же на порядок более активно участвуют в разработке именно наиболее крупных (хотя и более сложных в освоении) месторождений, в том числе «Тенгиз» и «Кашаган», где сосредоточено свыше 50% всех разведанных нефтяных запасов Казахстана.

В период существования СССР энергетические отношения России (РСФСР) с Казахстаном (КазССР) развивались в рамках единого общесоюзного ТЭК. Энергетические комплексы РСФСР и КазССР были структурно и технологически глубоко интегрированы друг с другом, обеспечивая тесное взаимодействие по функционированию единой нефтегазотранспортной системы, переработке нефти и газа, интенсивному обмену углем и электроэнергией, а также производству ядерного топлива.

После распада СССР российско-казахстанские энергетические и в целом экономические отношения заметно ослабли. Отражением этого стало кардинальное уменьшение масштабов торгово-экономических связей между РФ и РК. Так, по сравнению с 1991 годом, в 1992 году двусторонний торговый оборот России с Казахстаном снизился в среднем в 5,2 раза. На протяжении 1992-2003 годов ежегодные объемы торговли находились в пределах 3,7 – 5,3 млрд. долларов. При этом практически прекратилось взаимодействие в угольной и атомной отраслях, кардинально снизились масштабы обмена электроэнергией, а в нефтегазовой отрасли сотрудничество ограничивалось участием российских компаний лишь в трех проектах.

С приходом же к власти в России В.Путина и его команды, последовавшего за этим возвращения России в Центральную Азию, российско-казахстанские отношения в энергетике (и в экономике в целом) стали возрождаться. Отражением этого является то, что, начиная с 2003 года, масштабы торгово-экономических связей РФ с РК стали развиваться динамично и поступательно. Так, в период 2003-2008 годов двусторонний товарооборот вырос более чем в 3,7 раза – с 5,2 до 19,8 млрд. долларов. Но в 2009 году, из-за негативного влияния мирового экономического кризиса, российско-казахстанский товарооборот уменьшился на 30% по сравнению с предыдущим годом – с 19,8 до 13,9 млрд. долларов, составив около 13,9 млрд. долларов.

Как представляется, перспективы развития сотрудничества России и центральноазиатских государств-членов ШОС в сфере безопасности именно в рамках данной Организации пока представляются не ясными в силу ряда принципиально важных обстоятельств.

Во-первых, неоднозначен подход всех участников ШОС, в том числе России, к усилению военной составляющей Организации.

Во-вторых, членство в ШОС так и не стало препятствием на пути развития военного сотрудничества РФ и государств региона с США и НАТО. Подобная позиция, по всей видимости, обусловлена желанием России и центральноазиатских стран-членов ШОС, балансируя между интересами более крупных стран иметь более широкий простор для дипломатического маневра при реализации своих национальных интересов.

В-третьих, все центральноазиатские государства-члены ШОС одновременно входят в состав ОДКБ, что создает некоторое дублирование механизмов взаимодействия с Россией в сфере безопасности. При этом, решение конкретных проблем в рамках ОДКБ без участия Китая, то есть в более локальном, «постсоветском формате», где есть определенный уровень доверительности представляется все же где-то более продуктивным и перспективным.

В-четвертых, как представляется, лидирующие позиции в ШОС все же уже принадлежат Китаю, а не России. Кроме того, Китай, делая акцент на торгово-экономическую составляющую взаимодействия, пока сопротивляется любой идее формирования на базе Организации некоего военного мегаблока. Тем более, что сам вопрос военного сотрудничества в рамках ШОС пока не имеет концептуально устойчивой базы.

В 2001 году на очередном саммите «Шанхайского форума» в г.Шанхае (Китай) было принято решение о расширении состава данного объединения за счет Узбекистана, что сыграло важную роль в превращении «пятерки» в организацию широкопрофильного сотрудничества – Шанхайскую организацию сотрудничества. Декларация об ее создании была подписана на том же саммите 15 июня 2001 года. Тем не менее, ШОС стала наследницей принципов, алгоритмов и схем взаимодействия, налаженных в рамках «Шанхайской пятерки».

Первоначально многостороннее сотрудничество участников ШОС в основном не выходило за рамки действий по борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом в  Центральной Азии. Уже в июне 2001 года была подписана совместная Конвенция «О борьбе с терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом», которая предусматривала еще более тесное взаимодействие между государствами Центральной Азии, Россией и Китаем в данном направлении. В том же 2001 году в связи с событиями 11 сентября главы правительств шести государств-членов ШОС опубликовали заявление с осуждением террористического акта, выразив решимость совместно с мировым сообществом вести непримиримую борьбу с терроризмом.

С 2005 года в рамках ШОС функционирует контактная группа «ШОС– Афганистан», которая позволяет проводить консультации по афганской проблематике непосредственно с официальными афганскими лицами. Большинство государств-членов ШОС выступают за оказание коллективной помощи Афганистану под эгидой ООН, справедливо полагая, что стабилизация обстановки и повышение уровня жизни в этой стране кардинально повысит уровень безопасности в регионе в целом. Однако, судя по всему, ШОС пока не смогла выработать единую позицию по афганскому вопросу. Несмотря на целый ряд предлагаемых инициатив, а также частое присутствие президента Афганистана Х.Карзая в качестве гостя на официальных встречах в рамках Совета глав государств-членов ШОС, конкретных результатов работы по данному направлению пока не видно.

Многостороннее сотрудничество России с государствами Центральной Азии в сфере безопасности помимо формата Содружества независимых государств (СНГ) и Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), которые, по сути, являются интеграционными структурами постсоветских республик, по идее должно осуществляться также и в рамках Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), членом которой является Китайская Народная Республика (КНР).

Присутствие в ШОС одной из крупнейших региональных держав, тем более стремящейся в мировые лидеры, безусловно накладывает определенный отпечаток на характер российско-центральноазиатского многостороннего сотрудничества в такой деликатной сфере как безопасность. Поскольку Китай являлся одним из главных локомотивов Шанхайского процесса и с самого начала принимал деятельное участие в развитии механизмов многостороннего взаимодействия («Шанхайская пятерка», а затем – ШОС), представляется, что практическая наполняемость сотрудничества РФ и стран ЦА в сфере безопасности уже напрямую связана с КНР.

Все это дает основания предполагать, что в рамках любых будущих усилий России в плане развития сотрудничества со странами Центральной Азии в сфере безопасности Москва уже не может и дальше игнорировать задачу развития этого сотрудничества вне учета китайского фактора. В противном случае потенциал ШОС в сфере безопасности так и будет оставаться невостребованным …

Характер проникновения России и российского бизнеса в таджикскую энергетику представляется неоднозначным и двусмысленным. С одной стороны, Россия, осуществив стратегически важный для Таджикистана крупный гидроэнергетический проект (строительство Сангтудинской ГЭС), а также приступив к геологоразведке таджикских углеводородных месторождений, уже заняла доминирующие по сравнению с другими государствами и зарубежными компаниями позиции в ТЭК Таджикистана. С другой стороны, собственно проектно-инвестиционная активность России пока не столь высока, а ее перспективы в основных отраслях таджикского ТЭК (гидроэнергетической, нефтегазовой и атомной) выглядят крайне туманными.

Во-первых, хотя объем российских инвестиций является существенным на фоне нынешних масштабов таджикской экономики, он вряд ли будет увеличиваться в кратко- и среднесрочной перспективе. И это при всем том, что гидроэнергетический потенциал Таджикистана очень высок и, помимо этого, эксперты все же прогнозируют наличие в Таджикистане более-менее крупных для РТ запасов газа, которые в перспективе могли бы полностью удовлетворить потребности республики.

Во-вторых, ТЭК Таджикистана не представляет особого интереса для России, поскольку в Таджикистане нет такого объема энергоносителей, которые могли бы иметь сколько-нибудь существенное значение для энергетической безопасности РФ. Тем более, что ключевая отрасль таджикского ТЭК – гидроэнергетическая, в целом находится в крайне тяжелом состоянии, пока нерентабельна для российских компаний и требует огромных инвестиций (причем, в условиях нерешенности водно-энергетической проблемы Центральной Азии), а перспективные газовые месторождения в РТ характеризуются повышенной технологической сложностью разработки (залегают на глубине от 5500 до 7000 метров), и по этой причине чрезвычайно дороги в освоении. Состояние же атомной отрасли Таджикистана сегодня таково, что она вряд ли будет представлять интерес для России, по крайней мере, в среднесрочной перспективе.

В-третьих, как показывает практика, все попытки российского бизнеса расширить свое присутствие в различных отраслях и секторах таджикской энергетики путем приобретения активов предприятий и взятия под свой контроль их деятельности, сталкиваются с сопротивлением Душанбе. Проявляя заинтересованность в российских инвестициях, Таджикистан, тем не менее, пытается не допускать российские компании к участию в приватизации стратегических объектов своей энергетики, желая сохранить государственный контроль над ними.

В советский период энергетическое взаимодействие между Россией (РСФСР) и Таджикистаном (Таджикской ССР) ввиду фактического отсутствия на таджикской территории промышленных запасов углеводородов и ограниченных запасов других энергоресурсов (за исключением гидроэнергоресурсов), также как и в случае с соседним Кыргызстаном, было минимальным и в основном касалось плановых поставок в республику российских энергоносителей. Тем не менее, Таджикистан был гармонично вписан в систему межреспубликанского обмена энергоресурсами: помимо нефтепродуктов и угля из России, Казахстана и Узбекистана в республику поставлялся газ из Туркменистана и Узбекистана. В свою очередь, Таджикская ССР, обладающая значительным гидроэнергетическим потенциалом, входила в число крупных производителей и поставщиков электроэнергии в бывшем СССР. Помимо этого, на территории современной Согдийской области (бывшей Ленинабадской области) Таджикистана добывалась и перерабатывалась урановая руда на Горнохимическом комбинате № 6 (Ленинабадский горнохимический комбинат, с 1990 года – ПО «Востокредмет»).

В результате распада СССР, дестабилизации внутренней ситуации в Таджикистане, вызванной гражданской войны (1992-1996 года), экономические связи с Россией, в том числе и в ТЭК, практически были свернуты, что соответственно отразилось и на динамике российско-таджикской торговли. По сравнению с 1991 годом в 1992 году двусторонний торговый оборот России с Таджикистаном снизился в среднем в 20 раз – с 3854 до 193 млн. долларов. Вплоть до 2006 года включительно годовые объемы российско-таджикского товарооборота изменялись хаотично, но не превышали 360 млн. долларов.

Проекты в электроэнергетической отрасли

Кыргызстан обладает огромным гидроэнергетическим потенциалом, который составляет порядка 142,5 млрд. кВт/ч в год, хотя реальное производство электроэнергии – всего лишь около 10 млрд. кВт/ч в год. Причем даже в советское время данный потенциал использовался менее чем на 10%. Учитывая это, объективно, что по мере роста промышленного производства в приграничном с Кыргызстаном СУАР, Китай проявлял определенную заинтересованность к вопросам строительства гидроэлектростанций (ГЭС) и поставок электроэнергии из КР. Тем не менее, проектная активность Китая в гидроэнергетической отрасли Кыргызстана пока не выходит за рамки обсуждений «планов на будущее», а среди наиболее перспективных проектов выделяется лишь проект по строительству ГЭС на реке Нарын.

При этом Китай демонстрирует и неготовность к участию в более крупных гидроэнергетических проектах на территории Кыргызстана, в частности по строительству Камбаратинских ГЭС. Во-первых, реализация данных проектов длительное время находится в плоскости обсуждения преимущественно между Бишкеком и Москвой. Во-вторых, у Пекина присутствует четкое понимание целого ряда негативных последствий в результате непродуманного строительства этих ГЭС, что обуславливается наличием сложных противоречий (в первую очередь в отношении использования водостока трансграничных рек) между Кыргызстаном с одной стороны, Узбекистаном и Казахстаном – с другой. В-третьих, проекты являются крайне затратными и малоприбыльными в краткосрочной перспективе. В-четвертых, вне зависимости от того, будет ли участвовать в строительстве этих ГЭС китайский капитал, именно СУАР КНР будет оставаться наиболее близким рынком для сбыта электроэнергии из КР. И поэтому, в-пятых, на данном этапе Китаю объективно выгоднее пока занимать в целом выжидательную позицию.

Экономические связи Китайской Народной Республики (КНР) с Кыргызской Республикой (КР) стали развиваться сразу же после распада СССР и установления 5 января 1992 года между двумя странами дипломатических отношений. При этом китайское экономическое проникновение в Кыргызстан с самого начала было сосредоточено преимущественно на торговой сфере.

Однако те же торговые отношения КНР с КР кардинально интенсифицировались лишь после 2004 года. Если в течение 1992–2004 годов объемы поставок из Китая в Кыргызстан находились в пределах 26-100 млн. долларов в год, а сам товарооборот – 30-125 млн. долларов, то по итогам 2008 года, объемы китайского экспорта уже составили 1186 млн. долларов, а общий товарооборот увеличился до 1453 млн. долларов. В 2009 году объемы китайских поставок в Кыргызстан существенно снизились – с 1186 до 528 млн. долларов, а общий товарооборот – с 1453 до 657 млн. долларов.