На протяжении многих столетий между народами Центральной Азии (ЦА) и Китая шел интенсивный процесс многостороннего взаимодействия (экономического, научного,  культурного и т.д.). В период расцвета Великого шелкового пути (вплоть до середины II-го тысячелетия нашей эры) страны, расположенные на территории центральноазиатского региона, служили транспортным мостом между Китаем и Европой. Они имели статус хорошо развитых торговых, финансовых и производственных центров. При этом Китай долгое время оставался для Центральной Азии важнейшим источником научных знаний и передовых технологий.

Во второй половине XIX века, когда Центральная Азия  вошла в состав Российской империи, ее связи с Китаем – начали ослабевать. В советские времена, когда центральноазиатский регион являлся составной частью СССР, его отношения с Китаем были фактически свернуты.

С обретением в 1991 году республиками Центральной Азии национальной независимости, новые государства региона объективно были заинтересованы в скорейшем выходе на международную арену и развитии сотрудничества, в первую очередь с соседними странами. Выстраивание отношений государств ЦА с Китайской Народной Республикой (КНР) в начале 90-х годов началось практически с «чистого листа» и, по мере активизации в регионе самого Китая, шло по нарастающей, приобретая новые формы и содержание.

Период 1992-1995 годов

В начале 90-х годов новые государства Центральной Азии, безусловно, осознавали некую неизбежность взаимодействия с такой крупной региональной и ядерной державой как КНР. Тем более, Китай был одним из первых, кто признал суверенитет центральноазиатских республик и установил с ними дипломатические отношения. Однако у стран региона в целом отсутствовало четкое понимание места и роли Китая в своих внешнеполитических приоритетах, а также собственно – необходимости форсирования процесса сближения с Пекином.

Третий этап (2001 год – настоящее время)

После  событий 11 сентября 2001 года, которые привели к трансформации ранее периферийного статуса Центральной Азии в стратегический и в результате активизировавшейся внешней конкуренции за влияние в регионе,  значение ЦА для КНР существенно выросло. Центральноазиатское направление похоже все более рассматривается в контексте комплекса внешнеполитических усилий Китая на глобальном уровне. Более того, в условиях мирового экономического кризиса для Пекина было важным зарезервировать гарантированный доступ к сырьевым, в первую очередь нефтегазовым ресурсам региона, а потенциально – и его транзитным возможностям.

В этой связи, основной акцент Китай сделал на укреплении ШОС и развитии двусторонних связей со странами региона, прежде всего в экономической сфере. В условиях поступательного роста китайской экономики, Пекин мог позволить более эффективно задействовать имеющиеся у него ресурсы для реализации в ЦА различного рода экономических проектов, и одновременно, поддержать существующие в регионе политические элиты.

Институциональное сотрудничество
Рассматривая ШОС как основной механизм, позволяющий «держать руку на пульсе» происходивших в ЦА процессов и гарантирующий от угрозы возникновения здесь антикитайского альянса, Китай сделал ставку на усилении сплоченности в рядах Организации, укреплении ее международного имиджа и повышении значения экономической составляющей отношений. Для придания Организации большего международного веса, Китай совместно с Россией выступил за привлечение к деятельности ШОС новых стран (в 2004 году в состав ШОС на правах наблюдателей вошла Монголия, а в 2005 году – Иран, Пакистан и Индия).

Второй этап (период 1996 – 2001 годов)

Во второй половине 90-х годов Китай заметно активизировал центральноазиатское направление своей внешней политики, отказавшись от «стратегии выжидания» в пользу «стратегии постепенного проникновения» в регион. Помимо глобальных и долгосрочных соображений, повышение значимости ЦА для КНР было продиктовано растущей обеспокоенностью Пекином комплексом вопросов безопасности и экономического развития своих приграничных территорий.

В Китае понимали, что государства региона чрезвычайно уязвимы со стороны транснациональных угроз, в первую очередь международного терроризма, исламского радикализма и экстремизма, наркотрафика. Учитывая же перманентную нестабильность в Афганистане, именно на вторую половину 90-х годов пришелся пик активности в Центральной Азии различного рода экстремистских организаций религиозного, террористического и националистического толка. При этом особое беспокойство у Пекина вызывал рост уйгурского сепаратизма: уйгурские экстремистские структуры стали все более активно использовать террористические методы борьбы, а также все чаще наступательно действовать на территории самого центральноазиатского региона.

Кроме того, в середине 90-х годов в ЦА и на Каспии было подтверждено наличие значительных запасов нефти и газа. Вследствие этого для Китая существенно повысилась экономическая и, в частности, энергетическая значимость региона. Учитывая растущие потребности экономики КНР в энергоресурсах и задачу диверсификации доступа к углеводородам, для Пекина стало крайне важным четко сформулировать и обозначить свой энергетический интерес к ЦА и смежным пространствам.

На протяжении более 100 лет Центральная Азия (ЦА), являвшаяся составной частью сначала Российской империи, а затем Советского Союза, рассматривалась Китаем лишь в контексте общего комплекса китайско-российских и китайско-советских отношений. После распада СССР и в результате произошедших и происходящих в ЦА изменений значение региона во внешней политике Китайской Народной Республики (КНР) поступательно возрастает. Соответственно этому возрастает и внешнеполитическая активность Китая, где условно пока можно выделить три основных этапа:

- первый этап охватывает начало 90-х годов ХХ века, связан с осмыслением Китаем новых реалий в Центральной Азии и вокруг нее, установлением дипломатических отношений, формированием атмосферы доверия и договорно-правовой базы, особенно в контексте решения проблем, унаследованных от китайско-советского периода;

- второй этап пришелся в основном на середину – конец 90-х годов, захватив однако и большую часть 2001 года (до событий 11 сентября), характеризуется формированием в ЦА с участием Пекина механизмов и институтов регионального взаимодействия, а также расширением экономического присутствия Китая;

- третий этап, условно начавшийся после событий 11 сентября 2001 года, продолжается по настоящее время. Данный этап характеризуется небывалым ранее ростом активности и наступательности политики КНР практически по всем направлениям сотрудничества с целью не допустить развития ситуации в Центральной Азии в невыгодном для Пекина плане.

Представляется, что наиболее вероятные сценарии развития Центральной Евразии являются достаточно пессимистичными и/или крайне неоднозначными по своим возможным последствиям.

Во-первых, основные тенденции развития всего постсоветского пространства, включая Центральной Азии и России, в целом идут в фарватере глобального процесса – процесса формирования новой системы международных отношений. Одним из его главных проявлений является обострение конкуренции за контроль над мировыми ресурсами. Основными объектами данной конкуренции как правило выступают неустойчивые к внешнему воздействию страны, которые не сумели сформировать эффективного регионального блока (или присоединиться к уже существующему).
Дальнейшая консервация сырьевой ориентации экономик ряда государств Центральной Азии и России будет вести к деградации и отмиранию промышленных отраслей. Это, в свою очередь, будет снижать шансы центральноазиатских государств и России по преодолению фрагментации ранее единого экономического и оборонного пространства. Известно, что у государств, занимающихся преимущественно экспортом сырьевых ресурсов, объективно мало стимулов для форсирования интеграционных процессов.
В этих условиях основным институтам интеграции на постсоветском пространстве – ЕврАзЭС и ОДКБ грозит перспектива стать своего рода правопреемницами СНГ по обеспечению заключительной стадии «цивилизованного развода», а также статистами «умирания интеграции на постсоветском пространстве». В свою очередь, за ШОС скорее всего закрепится роль одного из инструментов по продвижению интересов Китая в Центральной Азии и России.

Как представляется, сегодня перед странами-членами ЕврАзЭС, ШОС и ОДКБ стоит задача серьезного переосмысления нынешних «концепций» своего развития и разработки совместными усилиями новой, более эффективной и единой модели, которая способствовала комплексному развитию всех стран-членов путем реальной межгосударственной интеграции на постсоветском пространстве в сфере экономики и безопасности.

В основе этого сотрудничества должно лежать понимание важности ШОС как организации, способной высветить общий долгосрочный интерес России, стран Центральной Азии и Китая – совместное экономическое освоение и стабильное развитие огромного внутриконтинентального пространства Евразии. Однако только при наличии политической воли осознать главенство данного ключевого приоритета над всеми остальными, возможно обеспечение прорыва в комплексном экономическом развитии внутренних пространств Евразии, включающих Центральную Азию, западный Китай и ряд внутренних регионов России.

Во-первых, необходима существенная активизация и принципиальное усиление координации деятельности внутри и между ЕврАзЭС, ОДКБ и ШОС, у которых есть шансы, чтобы превратиться в эффективные блоки. Однако, для этого на начальном этапе крайне важно существенно снизить появившуюся в результате распада СССР фрагментацию экономического и оборонного пространства «Россия – Центральная Азия» и преодолеть сырьевую ориентацию экономик стран региона и России. Очевидно, что основная нагрузка по решению данных задач должна лечь на ЕврАзЭС и ОДКБ. При этом на начальном этапе роль ШОС должна сводится к обеспечению политической поддержки Китаем интеграционных процессов на постсоветском пространстве.

На протяжении всего постсоветского периода формирование контуров политики государств Центральной Азии (ЦА) в отношении Российской Федерации (РФ) во многом находилось и сейчас продолжает находиться в прямой зависимости от характера внешней политики самой РФ. Такая тесная взаимосвязь указанных процессов во многом обуславливает симметрию временных этапов при рассмотрении внешнеполитических подходов как России в отношении ЦА, так и центральноазиатских республик в отношении РФ.

Первый этап (период 1992-1995 годов)

В начале 90-х годов, после распада Советского Союза в странах Центральной Азии в целом крайне болезненно отреагировали на новые внешнеполитические ориентиры новой России по избавлению от «груза национальных республик» и ее интеграцию в евро-атлантическое сообщество, сочтя их своего рода предательством. Это представляется естественной реакцией на действия братской в прямом смысле этого слова страны, с которой регион более 100 лет развивался в рамках единых государственных образований: Российской империи и затем СССР.

Демонстрация «ненужности» Центральной Азии на фоне ярко выраженной прозападной ориентации РФ стала одной из главных причин начала процесса формирования в государствах региона недоверия к Москве и ее политике. После поспешного исхода (можно сказать даже «бегства») России из региона страны Центральной Азии были вынуждены форсировать процесс формирования новых межгосударственных связей (экономических, политических, военных и других) взамен старых, которые в советское время замыкались в основном на Россию (РСФСР).

В целом, в начале-середине 90-х годов в Центральной Азии возник некий «барьер отчуждения» по отношению к РФ. Политика ельцинской администрации по «избавлению от груза национальных республик» провоцировала вспышки антироссийских настроений в странах региона, подталкивая их к более решительным действиям по избавлению от комплекса «младшего брата».

На протяжении всего постсоветского периода политика Российской Федерации (РФ) в отношении Центральной Азии (ЦА) менялась: от фактически полного игнорирования стран региона (что наблюдалось в начале 90-х годов XX века) до развития с ними сотрудничества, главным образом, в институциональной, военной и нефтегазовой сферах (что наблюдается сейчас). Несмотря на рост активности России в Центральной Азии в последние несколько лет,  нет уверенности в том, что на сегодняшний день Москва смогла наконец то выработать единую стратегию в ЦА, где были бы четко видны место и роль региона в системе национальных интересов РФ.

При рассмотрении центральноазиатского вектора российской внешней политики в постсоветский период условно выделяются три основных этапа:

- первый этап охватывает период начала-середины 90-х годов и связан с фактическим исключением ЦА из сферы приоритетов РФ на фоне иллюзорного стремления стать «составной частью» Запада;
- второй этап пришелся на конец 90-х годов и связан с критическим переосмыслением Россией результатов всей своей внешней политики, в том числе и на центральноазиатском направлении;
- третий этап, начался в 2000 году – с момента прихода к власти в Кремле В.Путина, наиболее четко проявился к середине первого десятилетия наступившего века, характеризовался целенаправленными попытками политически вовлечь регион в орбиту влияния Москвы для кардинального усиления международных позиций России;
- четвертый этап, обозначился к 2010 году, связан с растущими инициативами со стороны Д.Медведева, тем не менее, идущего в тесном тандеме с В.Путиным, свидетельствует о попытках РФ перейти к более практическим формам и более конкретным задачам на повестке дня усиления российского присутствия в Центральной Азии, в том числе за счет отработки новых схем и алгоритмов политики.

Любая разруха – это, прежде всего, разруха в головах

Во многих странах СНГ и зарубежных экспертных кругах продолжаются дискуссии по поводу причин, вызвавших революционные потрясения на постсоветском пространстве – сначала в Грузии, затем на Украине и дважды в Кыргызстане. Кто-то продолжает искать в этих событиях «внешний след», кто-то больший акцент делает на наличии социально-экономических или, в большей степени, политических предпосылок подобного развития ситуации, а кто-то связывает названные события с необратимыми процессами демократизации и либерализации.

Однако, пока явно слишком мало говорится о наблюдающихся на всем постсоветском пространстве социальных процессах, которые, во многом, сформировали почву для революций в Грузии, на Украине и уже дважды – в Кыргызстане. Как представляется, социальные причины подобных потрясений на постсоветском пространстве следует искать, прежде всего, в двух ключевых плоскостях:
- общественного сознания;
- диалога между властью и населением.

Глубокий кризис в общественном сознании

Крах советской идеологии, слабость новых национальных идеологий и продолжающийся кардинальный пересмотр ценностных ориентиров вызывают хаос в умонастроениях широких слоев населения всех постсоветских стран.

Во-первых, в обстановке сохраняющегося идеологического и духовного вакуума многие люди чувствуют себя обманутыми и брошенными. Это, в свою очередь, порождает у одной части населения озлобление (хотя и скрытое) по отношению к власти, а у другой (причем, подавляющего большинства) – полное безразличие к проблемам государства и общества.

Во-вторых, затяжной экономический кризис на всем постсоветском пространстве, усиленный мировыми потрясениями, ведет к разочарованию широких кругов населения в «новой жизни». Надежды масс на ускоренное экономическое развитие и существенный рост благосостояния не оправдываются. Не в силах самостоятельно разобраться в объективных причинах этого значительная часть населения обвиняет во всем руководство своих государств.

Внезапный распад СССР и появление в центральноазиатском регионе независимых государств стало полной неожиданностью для Китайской Народной Республики (КНР), которая столкнулся с необходимостью формирования совершенно нового вектора своей внешней политики. Поэтому в начале 90-х годов XX века Китай не был готов к проведению активной внешнеполитической линии в Центральной Азии (ЦА). В силу соображений стратегического характера и учитывая неопределенность дальнейшего развития ситуации в самом центральноазиатском сегменте постсоветского пространства, Пекин попытался дистанцироваться от «внутренних проблем» региона и сосредоточиться на первоочередных вопросах обеспечения безопасности приграничных с Центральной Азией китайских территорий.

Во второй половине 90-х годов Китай заметно усилил свою активность на центральноазиатском направлении, повышение значимости которого во многом было продиктовано растущей обеспокоенностью Пекина комплексом проблем безопасности и социально-экономического развития западных территорий КНР. При этом, реально оценивая собственные, тогда явно ограниченные возможности, Китай для реализации целей своей политики в Центральной Азии сделал ставку на тандем с Россией. Результатом этого стало создание «Шанхайской пятерки», а затем – Шанхайской организации сотрудничества. Таким образом, Китай стал не только одним из инициаторов, но и локомотивом многопрофильной региональной организации. Наряду с интенсификацией взаимодействия со странами ЦА по вопросам политики и безопасности, определенный импульс был дан также и развитию экономических отношений. Это нашло отражение как в увеличении масштабов торговли, так и некотором росте китайской проектно-инвестиционной активности, главным образом, в нефтегазовой отрасли Казахстана.